Вам никогда не хотелось переписать что-нибудь из классики? Немного подправить концовку, сделать чуток логичнее и справедливее? Добрее, может быть? Грушницкого оставить с легкой раной, Каренину отправить к наркологу, хемингуэевскому старику спасти хотя бы полрыбины? У меня бывало, но, прикусив язык, отправлялся от греха на территорию компьютерных игр, где фишка интерактивности делает вал популярности. Возможности развития сюжетов там практически безграничны, и, если что-то вас не устраивает, всегда можно перезагрузиться.

Вовлечение в действие все-таки больше характерно для фольклорного действия, для народного театра. Нет смысла наблюдать за хороводом, в него надо бросаться с головой, не задаваясь вопросом, во что это выльется, разойдется в мордобой или сойдется в братание. Напротив, с развитием мастерства в искусстве до классических образцов, ширится расстояние между объектом и субъектом, и для восприятия требуется созерцательный момент. Для сохранения баланса меж этих расходящихся тенденций требуется выверенность постановки и немалая отдача актерского состава, что и проявилось в спектакле «Шальные ножницы» театра Виктора Панова.

Традиционный для России вопрос «Кто виноват?» в герметическом детективе ставится ребром и в лоб с предложением разрешить его с помощью голосования. Демократия, куда деваться. Не жаль никого. В тот вечер выбор пал на торговца антиквариатом. Видимо, прожженных торговцев у нас любят меньше, чем истероидных геев и хитрозамешанных парикмахерш. Игра участников действия замечательна тем, что заставляет поверить в адекватность выбора, развивая и доказывая версию, выдвинутую зрителями. Можно прийти на спектакль в другой раз – выдвинуть новую жертву – и снова оказаться правым. В общем, все как в жизни, справедливости не существует, есть только последствия наших решений. Сыщик, признаться, из меня никакой, и я решил позанудствовать, сыграв воздержавшегося, тем более, что моя версия о полицейском заговоре не предусматривалась.

Фото Екатирины Кулаковой