Накануне нового, 2019 года, Архангельский областной суд принял решение освободить из-под стражи Сергея Мохнаткина. Напомним, известный правозащитник и политический заключённый, отбыл срок лишения свободы в колониях Архангельской области, но вместо положенного возвращения домой, 2 декабря постановлением Исакогорского районного суда, был снова арестован в рамках расследования нового уголовного дела против него. И только 14 декабря апелляционная инстанция признала арест незаконным, после чего Мохнаткин, наконец, вышел на свободу. Сергей Мохнаткин любезно согласился ответить на вопросы ИА «Двина Сегодня».


Фото Александра Барошина

Сергей Евгеньевич, прежде всего, разрешите поздравить вас с освобождением. Надеемся, что в места лишения свободы больше вам не придётся возвращаться. Освобождение стало неожиданностью?

 — Конечно. Система работает вразнос и ей выгодно подавить любое сопротивление, тем более, обвинения в адрес судов. Сам я ещё не читал апелляционное определение, мне его почему-то не выслали, но формулировка откровенно иезуитская: мол, я и защитники не правы, но так как и следователь нарушил процессуальное право, решение об аресте должно быть отменено. Явно вынужденное решение. Суд проходил под покровом секретности: они скрыли от меня и защитников продолжение заседания на следующий день, сообщено было только прокуратуре, и вызван адвокат по назначению, который ничего не знал о предыдущем заседании. То же и по месту проведения: суд тщательно скрывал не только дату продолжения, но и место — в СИЗО. Перенос заседания в здание СИЗО, был обнаружен совершенно случайно защитником, но и его в СИЗО не пустили. Я был вызван из камеры, как будто к защитнику, а попал на судебное заседание в актовый зал (по состоянию здоровья меня и не могли вывезти в суд, но никто не ожидал, что на следующий день судебный процесс будет продолжен, да еще в СИЗО, да еще без участия моих адвокатов, которые были на первом заседании). Адвокат по назначению, открыто выступил против меня (я требовал cвоих защитников, как собственно и в первый день).

Принудительная замена моих защитников, конечно, не лезет ни в какие рамки процессуального права. А оснований для ареста не было, и быть не могло. Мне вчиняют критику правоохранительных органов в качестве неуважения к суду (ст. 297 УК РФ), а возражения против неожиданной выписки из больницы после второго перелома позвоночника и в тяжелом состоянии, в качестве дезорганизации работы исправительного учреждения (ст. 319 УК РФ).

Согласно основных принципов права, я журналист, пусть небольшого, но официально зарегистрированного СМИ, а Европейский суд еще в прошлом году принял обобщающее постановление, когда не только журналист, но любой блогер без удостоверения журналиста имеет право обвинять власть в любых нарушениях и не доказывать эти обвинения. Ни к гражданской, ни тем более к уголовной ответственности он не привлекаем.

Что касается второго эпизода, то когда следователь появился, я спросил у него: «Есть ли потерпевшие?». Ответ меня поразил: «Да. Три сотрудника. Морально». Коротко, абсолютная чушь, даже с позиций нашего макиавеллиевского права. Но, к сожалению, не только основы права, правовые позиции ЕКПЧ и ЕСПЧ, но и просто здравый смысл, у нас игнорируются.

Но даже если бы все три составляющие, позволяющие возбудить уголовное дело по нашему УПК были (причем должны быть одновременно: событие, состав, причастность обвиняемого), все равно арест с самого начала был абсурдом.

До того апелляционная инстанция утвердила мне надзор больше чем на 2 года. Попытка не соблюсти его — тот же побег и срок, так что я был не хуже, чем под домашним арестом. Кроме того, такое впечатление, что Верховный суд РФ уже замучился объяснять судам избыточность арестов в СИЗО по небольшим и средней тяжести обвинениям, без достаточных доказательств возможности давления на свидетелей или побега за границу. Я же был, по сути, обвинен в возможности давления на силовые органы и побеге за рубеж без международного паспорта и без каких-либо гарантий медицинской помощи, в плохом состоянии. Для этого надо было быть гражданским самоубийцей. Кроме того, общепринятое право позволяет рассматривать любые обвинения по месту жительства обвиняемого, а это Москва. Так что, мне кажется, речь с самого начала шла об элементарной мести за несогласие с незаконными действиями правоохранительных органов, и кооптированного с ними суда. Если объяснять все абсурдности и нарушения, у Вас не хватит ни бумаги, ни даже интернета. Такова уж наша действительность. На заседании, кстати, я не получал никаких замечаний от суда. Это потом «проснулись», что я якобы не проявил неуважение к нему.

Сколько лет вы в общей сложности провели в местах лишения свободы?

 — Интересный, как ни странно, вопрос. Для точности надо тщательно считать, что совершенно меня на самом деле не интересует. Много. Все новые года с 2009 на 2010 и далее до 2018 г. я провел либо в кутузках МВД, либо в сизо и колониях, причем ни разу на общем режиме: либо строгие условия содержания, либо помещения камерного типа и штрафной изолятор. Но кто-то сидит и подольше — например, Стомахин или Пичугин. А так, официально, почти 7 лет.

Что произошло с вами в колонии, когда был повреждён позвоночник? Как вы из той ситуации выкарабкались, тяжело было?

 — Перелом все равно как-то зарастает, и когда-то ты встаешь с кровати. Другое дело, что ни ходить, ни бегать тем паче, ты не можешь, равно как и отделаться от постоянных болей. Труднее другое — добиться исправления. Но будем стараться. Но что
еще важнее — добиться объективной экспертизы.

Самое плохое событие, произошедшие с вами во время отбывания наказания?

 — Самое плохое — это смерть Людмилы Алексеевой. Все остальное пережить можно.

Вы сейчас вышли на свободу, вернулись домой. Многое изменилось вокруг?

 — Домой я не вернулся. Был хороший роман Томаса Вулфа, если не ошибаюсь: «Домой возврата нет». Получив даже один день тюрьмы, ты возвращаешься в другую страну. В ней время движется в обычном направлении, в тюрьме — в обратном. Но и на свободе оно движется в пропасть. Я не сомневался, что свободы будет еще меньше, если она когда-нибудь была в нашей стране, а про права и говорить не приходится. Вопрос выбора: сражаться, или бросить это дело, и коптить небо. Хотел бы присоединиться к тем, кто выбирает первый вариант.

Как, по вашему мнению, заключённому наиболее эффективно бороться за свои права? Что следует делать, чтобы администрация не нарушала права осуждённых?

 — Прежде всего, отлично знать законы, практику их применения и нарушения правоохранительными органами, мотивы их действий, законные методы борьбы с такими проявлениями. И тщательно применять все без исключения возможности, предусмотренные законодательством. Но прежде всего, осужденному нужна поддержка извне. «Сиротам» — по определению нельзя не соглашаться с администрацией. Никто по ним плакать не будет.

Применялись ли к вам пытки по время пребывания в исправительных учреждениях? Были ли привлечены виновные к ответственности?

 — И этот вопрос интересный. А вы знали кого-нибудь, к кому пытки в колониях не применялись, из числа не работающих откровенно на администрацию? Не из авторитетов, не из осведомителей, хотя и они избежать ничего не могут? Система пыток чрезвычайно проста, и, в принципе, легко исправима, была бы властная воля. Накажите пару надзирателей за пытки пожизненным заключением. Пусть даже они не хуже, а лучше других. Мигом преступность в местах лишения свободы со стороны правоохранительных органов исчезнет. Человеческое общество везде одинаково. Ли Куан Ю, глава Сингапура, уничтожил двух своих лучших друзей, которые помогли ему стать президентом и рассчитывали на манну небесную за свои помощь. За это он их расстрелял. Преступности в Сингапуре просто не стало (и это — в азиатской стране — чтоб взятка исчезла как класс!). Страна стала лучшей в мире по индексу экономической и личной свободы.

Андропов, для борьбы с коррупцией, которая слишком разрослась, попросил найти одного коррупционера и расстрелять его. Директор «Елисеевского» был не главным коррупционером. Но стоило его расстрелять, и уровень коррупции в стране упал в разы. Дешево и сердито. Он не брал. Он давал. Но результат был впечатляющий. Конечно, это не сделало страну порядочной и законной, но в рамках той системы, порядка стало больше. Может быть, это было даже плохо, так как укрепило коммунистический режим, но тактически — успех налицо.

Что касается пыток, то пять обработок газом (с 15 см, совершенно неожиданно), и еще больше избиений, стоили мне зрения, я практически не вижу, что пишу, а про положенную инвалидность по позвоночнику (по крайней мере, поначалу, по результатам судебно-медицинской экспертизы) и говорить нечего.

Каково ваше общее впечатление от исправительных учреждений, в которых вам довелось побывать? Что нужно, чтобы изменить систему исполнения наказаний?

 — Справедливость нужна не осужденным, она нужна для государства. Оно должно жестко подчиняться каждому человеку. Даже если гражданин заведомо не прав — не беда, это только лучше будет держать государство в узде. Если сравнивать теперешние условия содержания, например, с советскими временами, то, конечно, бытовые условия пребывания в колониях улучшились. Но что касается справедливости самой системы в целом, то справедливости стало гораздо меньше. Для изменения системы к лучшему, для начала, нужно желание и подлинная заинтересованность со стороны государственных органов. А тактически это: законодательное закрепление ответственности за утраты администрациями любого обращения осужденного, за ненадлежащую фиксацию любого его заявления, в том числе устного. Обращения сразу же должны фиксироваться в журнале строгой отчетности, прямо во время подачи, под подпись. Давно твердят правозащитники и о выводе не охранных функций за пределы силовых ведомств, особенно о передаче здравпунктов исправительных учреждений в ведение министерства здравоохранения. Делегитимизация любых льгот и привилегий, их монетизация в крайнем случае, поощрения за условно-досрочное освобождение в адрес администраций, ликвидация принуждения осужденных к труду, промышленных зон при колониях в ведение несиловых, еще лучше негосударственных учреждений, освобождение заключённых от налогов, сдача этих производственных территорий в аренду частным предпринимателям под контролем общественности.

Наконец, переименовать ФСИН в министерство исправления или хотя бы, управление тюрем. Никто в Европе не хвастает наказаниями, одни мы даже ведомство такое имеем. Все приборы видеонаблюдения должны работать круглосуточного и быть абсолютно недоступными для сотрудников колонии. Только для общественности, судов и прокуратуры, только для чтения и копирования, но храниться вечно без возможности какой-либо корректировки или изменения. Они должны быть не доступны для стирания информации даже самому продвинутому технику или хакеру. Они должны записывать всегда, независимо от воли сотрудников. Доступны они должны быть, повторяю снова и снова, только для просмотра и/или копирования. Но никак не для малейшего изменения. Устанавливаться камеры видеонаблюдения должны специальными службами, несущими уголовную ответственность за малейшее их отсутствие или попытки вмешаться в их работу. Переверните мир, это не трудно.

Если бы вы могли обратиться сразу ко всем работникам системы ФСИН, что бы хотели им сказать?

 — Обращаться к ним бесполезно, их надо переделывать, формировать заново. Систему не изменить, её может изменить только еще более мощная система в самой власти. Абсолютно иного качества, она и формирует людей. Мало кто формирует систему. Тот же Ли Куан Ю в одиночку не сделал бы Сингапур цветущим. Но когда система позволила ему встать во главе, он, что абсолютно точно, сумел использовать эту систему в своих интересах. И создал сад на месте грязного беспредела. То же касается Рузвельта и многих других. Мы же пока научились на месте сада создавать только грязную свалку. Ведь для того же мусора существуют технологии, которые позволяют и не травиться диоксином и прочей сажей, и создавать безвредную, надежную и красивую тротуарную плитку и другие стройматериалы. И мусор может стать ценнейшим источником благополучия населения. Но где такие технологии у нас? Я о них ничего не слышал. У нас ни на что желания нет.

Если бы могли вернуться в прошлое, в тот день, когда вступили в конфликт с законом, зная теперь, что вам предстоит, вы бы повели себя по-другому? Не жалеете о потерянных в заключении годах жизни?

 — Не я конфликтовал с законом. Не стоит путать его с формальными представителями. Хотелось бы добиться исполнения законов теми, кто их издает. И не меняться. Этого только не хватало. Наоборот, слишком мало и слишком плохо я боролся с системой. Иначе в тюрьме сидел бы не я. У каждого свой способ жизни. Ты можешь знать, что не осилишь вершину. Но ты должен знать при этом, что обязан это сделать.

Расскажите о своей семье. Кто ждал вас на свободе?

 — Семьи у меня нет. Но есть люди, которым я должен. Они мне помогали, это дороже любой семьи. После брака в студенчестве, я знал, что больше я не женюсь. Я женился на своей любви к экономике и к политике, а также к защите прав окружающих. А за женой ухаживать надо, на это просто нет времени. Друзья ждали, причем очень верно.

Если всё сложится благополучно для вас с новым уголовным делом, чем думаете заниматься?

 — Восстановлением утраченного, доделкой начатого до ареста. Когда-то по приезде в Москву, у меня были украдены деньги, документы, абсолютно все. Но главное — все мои записи и визитки. Мне три дня не на что было поесть. Но своих планов я не оставил, берег и развивал их, старался оставаться в курсе всего. Думаю, что я не отстал от жизни. Дел не будет, когда сменится система. Сейчас их хватит надолго и с лихвой.

Беседовал Илья Кабаков