В Архангельском молодёжном театре снова «Чайка», и снова весьма необычная.
Приверженцы классической трактовки чеховской пьесы вряд ли найдут в постановке уфимского режиссёра Ильсура Казакбаева и автора сценографического решения и костюмов Геннадия Скоморохова классическую среднерусскую усадьбу, сударей в сюртуках-тройках, сударынь в шифоновых платьях и ковровых шалях. В словах персонажей, несмотря на авторские диалоги и монологи, Чехов тоже угадывается весьма условно – довольно эмоционально сдержанный Антон Павлович вряд ли мог предположить, что его герои перенесут всё внутреннее во внешнее – в зрительный зал. Да и персонажей всего четыре – любовный квадрат (если так можно выразиться), сжатое в комок время, сдавленное в потёмках человеческой души пространство, простреленное световыми лучами, пробитое люками входов-выходов… «Холодно, пусто, страшно».
Вся эта абстракция изначально заключена в сценографии – художник сдавил и без того небольшую сцену театрального особняка со всех сторон, даже сверху и снизу. Это уже не похоже на усадьбу Сорина, где происходит действие. Больше похоже на некое личное чистилище каждого, в котором герои теряют внешнюю оболочку, все условности вроде личной истории, привычной одежды и окружающей обстановки.
Так, Треплев (Евгений Шкаев) предстаёт в виде какого-то аутиста с монотонными движениями, резиновым мячиком на голове и с тем самым сакраментальным чеховским ружьём, которое должно выстрелить.
Бесталанный писатель, пьеса которого провалилась и оставила его заточённым внутри самого себя наедине со своим монологом: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли…». Замкнутый цикл событий – он вынужден, по им же написанному, «помнить всё, и каждую жизнь в себе самой переживать вновь». Треплев и переживает… снова и снова – спектакль начинается и заканчивается одной и той же мизансценой.
Ирина Николаевна Аркадина, мать Треплева (Мария Гирс), в этом чистилище заточена в своём образе актрисы: чёрная пачка, балетные па, модное в ту пору декадентство, нелюбимый сын, напоминающий о возрасте, ревность и её сожитель Тригорин.
Борис Алексеевич Тригорин (Антон Чистяков) тоже зациклен – писатель постоянно угнетён, пьян, постоянно с водкой (умышленно или нет – архангельского производства), с блокнотом, куда он записывает «сюжет для небольшого рассказа», и с одной единственной мыслью – то, что он пишет, «мило, талантливо»… но не более: «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева».
Нина Заречная (Анастасия Буланова) – её ад – убитая Треплевым чайка, в которой она всё больше видит себя и постепенно это становится навязчивым образом. Тригорин, который записал в блокнотик очередной сюжет для небольшого рассказа о девушке: «Случайно пришёл человек, увидел и от нечего делать погубил её». Писатель, ищущий мучительных переживаний, и оказался тем человеком – восторженная девушка сбежала из дома, но жизнь её оказалась совсем не такой, какой казалась. Актрисы из неё не вышло, хотя играла много, но «грубо, безвкусно, с завываниями», и вернулась она уже в ином образе, по пути в Елец, третьим классом: латексный плащ, рваные чулки в сеточку, вульгарный макияж и нервические движения, выдающие совершеннейший психический надлом. Заречная всё ещё надеется «стать великой актрисой», но сама в это не верит – для неё тоже замкнулся круг жизни. Впереди ничего, а позади Тригорин, мёртвый ребёнок и убитая чайка.
Всё это заключено в тёмном и тесном пространстве, где каждый вынужден снова и снова переживать свой личный ад, выход откуда один – Треплев закончил свою пьесу, ружье выстрелило. «Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь».
Очень необычный вышел спектакль, хотя зрители молодёжного театра должны бы уже к этому привыкнуть. Ждать здесь классических постановок – штука довольно безнадёжная. Так что лучше сразу попытаться разбудить в себе своего внутреннего Чехова и с головой окунуться в потёмки чужой души – а там чего только не бывает...
Александр МакГрэгор
Фото: Екатерина Чащина
Приверженцы классической трактовки чеховской пьесы вряд ли найдут в постановке уфимского режиссёра Ильсура Казакбаева и автора сценографического решения и костюмов Геннадия Скоморохова классическую среднерусскую усадьбу, сударей в сюртуках-тройках, сударынь в шифоновых платьях и ковровых шалях. В словах персонажей, несмотря на авторские диалоги и монологи, Чехов тоже угадывается весьма условно – довольно эмоционально сдержанный Антон Павлович вряд ли мог предположить, что его герои перенесут всё внутреннее во внешнее – в зрительный зал. Да и персонажей всего четыре – любовный квадрат (если так можно выразиться), сжатое в комок время, сдавленное в потёмках человеческой души пространство, простреленное световыми лучами, пробитое люками входов-выходов… «Холодно, пусто, страшно».
Вся эта абстракция изначально заключена в сценографии – художник сдавил и без того небольшую сцену театрального особняка со всех сторон, даже сверху и снизу. Это уже не похоже на усадьбу Сорина, где происходит действие. Больше похоже на некое личное чистилище каждого, в котором герои теряют внешнюю оболочку, все условности вроде личной истории, привычной одежды и окружающей обстановки.
Так, Треплев (Евгений Шкаев) предстаёт в виде какого-то аутиста с монотонными движениями, резиновым мячиком на голове и с тем самым сакраментальным чеховским ружьём, которое должно выстрелить.
Бесталанный писатель, пьеса которого провалилась и оставила его заточённым внутри самого себя наедине со своим монологом: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли…». Замкнутый цикл событий – он вынужден, по им же написанному, «помнить всё, и каждую жизнь в себе самой переживать вновь». Треплев и переживает… снова и снова – спектакль начинается и заканчивается одной и той же мизансценой.
Ирина Николаевна Аркадина, мать Треплева (Мария Гирс), в этом чистилище заточена в своём образе актрисы: чёрная пачка, балетные па, модное в ту пору декадентство, нелюбимый сын, напоминающий о возрасте, ревность и её сожитель Тригорин.
Борис Алексеевич Тригорин (Антон Чистяков) тоже зациклен – писатель постоянно угнетён, пьян, постоянно с водкой (умышленно или нет – архангельского производства), с блокнотом, куда он записывает «сюжет для небольшого рассказа», и с одной единственной мыслью – то, что он пишет, «мило, талантливо»… но не более: «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева».
Нина Заречная (Анастасия Буланова) – её ад – убитая Треплевым чайка, в которой она всё больше видит себя и постепенно это становится навязчивым образом. Тригорин, который записал в блокнотик очередной сюжет для небольшого рассказа о девушке: «Случайно пришёл человек, увидел и от нечего делать погубил её». Писатель, ищущий мучительных переживаний, и оказался тем человеком – восторженная девушка сбежала из дома, но жизнь её оказалась совсем не такой, какой казалась. Актрисы из неё не вышло, хотя играла много, но «грубо, безвкусно, с завываниями», и вернулась она уже в ином образе, по пути в Елец, третьим классом: латексный плащ, рваные чулки в сеточку, вульгарный макияж и нервические движения, выдающие совершеннейший психический надлом. Заречная всё ещё надеется «стать великой актрисой», но сама в это не верит – для неё тоже замкнулся круг жизни. Впереди ничего, а позади Тригорин, мёртвый ребёнок и убитая чайка.
Всё это заключено в тёмном и тесном пространстве, где каждый вынужден снова и снова переживать свой личный ад, выход откуда один – Треплев закончил свою пьесу, ружье выстрелило. «Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь».
Очень необычный вышел спектакль, хотя зрители молодёжного театра должны бы уже к этому привыкнуть. Ждать здесь классических постановок – штука довольно безнадёжная. Так что лучше сразу попытаться разбудить в себе своего внутреннего Чехова и с головой окунуться в потёмки чужой души – а там чего только не бывает...
Александр МакГрэгор
Фото: Екатерина Чащина